Мальчика можно поругать, мэра можно уволить, школу подвергнуть аудиту — не в этом всё дело. Всё гораздо хуже

Уренгойский гимназист Николай Десятниченко выступил в Бундестаге. Космопалево про «невинно погибших» немецких солдат и «так называемый» Сталинградский котёл выбило общественное мнение из привычной колеи мелких высосанных из пальца интернет-«холиваров» и постановочных телевизионных «пустьговоряшек».

Задело всех. Более того, в первые часы казалось, что эффект получается кумулятивный. Всё было слишком ясно. Кощунственная нелепость слов политкорректного недоросля вгоняет всякого нормального человека в тоску и печаль, а своекорыстная и предательская низость дел стоящей за словами «мальчика» нефтеноменклатуры с её гешефтмиротворчеством вызывает презрительное и гневное отвращение. Не удивил и марш-бросок лицепожатной общественности в защиту своего газпромовского спонсора от недобизнесориентированного патриотизма возомнивших о себе 86 процентов добровольных «рабов режима».

Но как-то вдруг стало ясно, что главной — с официальной точки зрения — проблемой бундес-уренгойского казуса стала экзальтация части патриотической общественности, подвергших травле всего лишь неточно выразившегося мальчика. На таком толерантном фоне пуканы либеральной общественности взрывным образом срослись обратно: лицепожатные поняли, что главный слоган Навального — про власть и кто здесь она — совсем не преувеличение и даже не программа, а почти что констатация.

Экзальтация, конечно, имела место — как всегда. Идиотские угрозы физической расправы — тоже. Но все они не имели вообще никакого отношения к мэйнстриму общественного негодования. Потому что темы мальчика-нефтемажора, уренгойского мэра-инструктора по идеологической работе, капитулянтского молодёжного проектаи даже всей нашей болонской (от слова «болонка», это порода такая) образовательной системы, — это всё очень серьёзные темы. Но это — темы из второго, а то и третьего ряда.

Мальчика можно поругать, отправить на экскурсию в Освенцим и заставить провести школьную исследовательскую работу про нацистский геноцид в Европе и России. Мэра можно уволить, школу подвергнуть аудиту строгого режима, вляпавшихся углеводородных менеджеров перевести с понижением в менее нефтеносный район — не в этом всё дело.

Всё хуже.

В отличие от системных болонок из поколения ЕГЭ, старшие соучастники казуса учились в нормальной дореформенной школе, историю проходили, о фактах осведомлены, в текущей ситуации ориентируются. У многих деды воевали, у некоторых — даже и отцы. И все возражения их — про то, что мальчик ошибся, про то, что его неправильно отредактировали, про то, что на самом деле все мы боремся за мир — это даже не возражения, так, белый шум.

Потому что всё это (факты, история, политика) им по барабану. А хотят они — всей животной силой своего заёмного духа — одного: ликвидировать саму возможность нашего сомнения в том, что война давно закончилась, что немцы нам не враги, что Победа — уже не актуальна. Нет, она, конечно, нужна для патриотической телекартинки по праздникам, необходима для отчётов о проделанной политической работе и совершенно незаменима для получения отечественных (наряду с заграничными) грантов, но — не актуальна. Потому что сейчас войны нет. И наши немецкие, американские, евросоюзные и прочие враги — всего-навсего партнёры.

Но война — есть. Только она такая — получил по щеке, подставил другую, быстро первую назад, давай, верти головой, общечеловечище!

Об этом говорили многие и много. Предлагали оценить такие варианты прошлого: Любовь Орлову в 1942 г. не пускают на конкурс «Рейхс-Видение» в Берхтесгадене, Совинформбюро выражает искренний протест. Или, например, Гитлер запрещает отправлять в оккупированный и разрушенный Донбасс уголь, который ему по контрактам 1939 г. продолжают гнать из советского Кузбасса. Или: Рузвельт, Черчилль и Муссолини собираются в городе Mensk и принимают обязательный для СССР график введения в Москву и Ленинград (не снимая блокады) англо-румыно-венгеро-финских миротворцев для обеспечения безопасности немецких концессионеров, продолжающих мирно работать на советских заводах, а направленный в их распоряжение спецпредставитель Мехлис берётся этот самый menskий процесс претворять в жизнь…

Война — зло, кто бы сомневался. Но война — идёт. Только — в одни ворота и в две щеки. Война экономическая — постоянно растущие и всё более стратегические санкции направлены не на достижение конкретных целей, а на полный слом российской экономики. PR-война — массированная, тотальная работа по внедрению ненависти к России и русским в массовое сознание Запада (официальная фэйк-пропаганда с участием политиков первого эшелона, спецслужб, лидеров общественного мнения и функционеров про «русских хакеров», русский спорт и в целом русский имидж) достигла геббельсовской тоталитарной интенсивности. Война информационная — небывалая пропаганда ненависти против России и русских (новости, интернет, журналистика, публицистика, художественная литература, кинематограф) намного превысила все уровни времён холодной войны, а в прибалтийских лимитрофах и в Польше достигло уровня нацистской пропаганды в военное время. Ну и война самая обыкновенная, военная — развёртывание на границах России систем, которые могут быть мгновенно использованы для ядерного нападения, подготовка к снабжению летальным оружием нацистского режима оккупированной Западом Украины как повода и плацдарма нового блицкрига…

Так что война — идёт. Необъявленная гибридная третья мировая война. Никогда в истории существования России в мирное (то есть без официального состояния войны) время наша страна не подвергалась такой ничем (кроме нашей ядерной кнопки) не сдерживаемой агрессии. Агрессии, которая не является шантажом: она с очевидностью не рассчитана на достижение компромисса, да и на уступки с нашей стороны она не рассчитана — только на полное и окончательное решение русского вопроса.

Путин не может рисковать страной и человечеством, он вынужден лавировать. Поэтому сегодня наши недоэкзальтированные споуксмены легко прикрываются его цитатами: про партнёров, про немцев, которые не все были нацистами и т. д. Но есть нюанс: Путин более десяти лет назад выступил в Мюнхене. И сказал там о партнёрах и Западе всё, что многие из сегодняшних последовательных ватников поняли намного позже. И вообще: после его мюнхенской речи 2007 г., после выступления в ООН 2015 г., а главное, после выступления в Георгиевском зале Кремля 18 марта 2014 г. все слова Путина о наших партнёрах могут быть объяснены, помимо знаменитого сардонического путинского юмора, только спецификой Дипломатии Большого Стиля, одним из последних носителей которого в мире остаётся сегодня российский лидер.

Но — и этот грозный факт был в полной мере выявлен бундес-уренгойским скандалом — между выстраданным политическим чутьём президента и народным патриотическим чувством зияет пустота зловещего «непонимания». Пустота, которая берёт страну в окружение почище всех известных в прошлом так называемых котлов. И на эту пустоту, втиснутую между Путиным и его единственным источником власти, народом, ему очень опасно опираться. Именно поэтому президент вынужден лавировать, вести себя предельно осторожно, выбирать слова. Но свой выбор между подчинением доброму дяде в пробковом шлеме и независимостью государства Российского он сделал давно и окончательно.

Что касается остальных, то вот какой получается вывод. Объявлять Великую Отечественную Войну абсолютным злом, давно ушедшим в прошлое, и всерьёз не считать Запад своим врагом может сегодня в России только тот, кто считает Запад своим начальством.