Безвозвратно потерять способность осознавать себя и окружение, выбирать цели, решать задачи на пути к их достижению – то же, что умереть. Жив ли тот, кто не осознаёт себя, не узнаёт близких и т.д.? Утративший способность соображать старик, инсультник с разрушенным мозгом. Физически живы (дышат, пьют, едят, испражняются), но функционируют на уровне не выше (а, как правило, ниже) уровня домашних животных.
Мои близкие родственники предупреждены: не считать МНОЮ мои физические останки. Они знают, насколько отвратительны мне любые формы отождествления человека и руин, оставшихся после полной потери интеллекта. Знают: для меня оскорбительно, если они, глядя на мои останки, будут думать и поступать не так, как здесь написал.
Признание неизбежности
В детстве мысли о неизбежности смерти бабушки, мамы, отца вызывали крайне неприятные эмоции. Мне было 4, когда после очередного авианалёта на Москву рядом с разрушенным домом увидел убитую женщину (с бабушкой и сестрой зашли к этому дому, возвращаясь домой из метро, где укрывались на ст. Маяковская).
Пока отец воевал, мы (после эвакуации из Москвы) жили в Средней Азии (осень 1941 — осень 1945). Помню, как в Сталинабаде (Таджикская ССР) по нашей улице проходили похоронные процессии с военным оркестром (хоронили бойцов, умерших в госпитале после ранений, полученных в сражениях).
После войны, когда жили в военном городке Кантемировской танковой дивизии (ноябрь 1945 – август 1951), смерть продолжала демонстрировать свою продукцию. До 1947 по дороге (недалеко от нашего дома) провозили на телеге умерших в лагере для гитлеровских военнопленных (они там восстанавливали то, что разрушили их камрады осенью 1941-го).
В детстве особенное впечатление произвели на меня смерти моей ровесницы Крупиной (умерла от какой-то болезни) и Хоботкова, приехавшего погостить к старшей сестре. Хоботков был старше меня. Пришёл купаться на Нару и утонул. Вместе с солдатами и другими пацанами нырял я, отыскивая его. На моих глазах солдаты вытащили его. Безуспешно пытались откачать. Потом похороны. Сестра Хоботкова попросила нести гроб и меня (как одного из пытавшихся спасти).
В молодости пришлось увидеть, как умирают приговорённые смертельной болезнью. Полтора года умирала от тяжёлой болезни моя первая жена. В том же отделении таких безнадёжных было много, в том числе и детей. Каждый день после службы ходил в госпиталь.
Так что телесную смерть признаю (как естественный или неестественный, но неизбежный финиш). На финишную ленточку не набегаю, но и спиной к ней не поворачиваюсь.
Без дребезга
Чем старше становился, тем больше привыкал к неизбежности смерти. А уж когда перевалил за 80, к этой неизбежности стал относиться, как к «рабочему моменту». Только вот мой упрямый организм (и за 12 дней до 85-летия) не собирается присоединяться к признанию этой неизбежности. Служит исправно, сигналов тревоги не подаёт. «Болячками» и визитами к врачам не беспокоит. Без натуги обеспечивает мою профессиональную деятельность (ведущий научный сотрудник Федерального исследовательского центра «Информатика и управление» Российской академии наук) и ежедневное онлайн-решение 10-12 шахматных задач [сайт lichess.org, аккаунт ya150618, мой рейтинг решателя задач (на 1 июля 2022) – 2623].
После
После прекращения телесного существования надеюсь продолжиться в детях, внуках и правнуках (как продолжаются мои отец и мама). Когда берусь что-то мастерить или ремонтировать, всегда рядом со мной – мой отец (другого такого Мастера знать не довелось). Вместе думаем, как тут лучше… В дочери вижу маму.
Боевые ордена отца, хранящиеся в нашей семье; сделанные им стол, турник в дверном проёме и другие вещи; портрет (где отец с мамой), портрет моей бабушки; подаренные ими книги и многое другое – всё это овеществлённые носители памяти. Эти носители имеют смысл, пока существует внутренняя память (воплощённая в интеллекте и определяющая поведение тех, кто помнит).
Свежие комментарии