Постараюсь объяснить понятным им языком, почему с партнерами невозможно договориться.
Лучше всех это невольно проиллюстрировала актриса Марина Неёлова в ночном интервью Познеру по случаю своего юбилея.
Саму артистку, на мой взгляд, интервьюеру раскрыть не удалось, со своими тайнами пришла, с ними и удалилась. Я узнала только, что ей очень нравятся голландцы и их остроумная архитектура, поскольку из-за работы мужа приходится там часто бывать.
Познера крайне интересовало, как воспринимают русский театр и игру наших актеров во Франции и США.
И когда я услышала ее оценку, настоящий пир духа начался в моей душе.
Помните, я как-то рассказывала о своем путешествии на американском круизном лайнере. Меня поразили нехитрые шоу, которыми там потчевали публику. Но она ухахатывалась, как помешанная, над скетчами по сравнению с которыми Comedy Club - просто образец тонкого юмора и перчёной сатиры. Я спросила Борю и Минну, наших бывших, над чем американцы так веселятся, когда стоило закидать артистов захудалого театра тухлыми помидорами.
- Ты не понимаешь, - объяснили они мне. - Люди заплатили за билеты по 25 долларов. И они должны насмеяться на эту сумму.
И вот слышу Марину Неёлову.
Для начала она рассказала, как пошла во Франции на спектакль "Укрощение строптивой" и была удивлена тем, что:
- Французский зритель был не в курсе, что значит укрощение строптивой. Это процесс или результат?
Но то, что прозвучало про американцев, было на порядок круче.
Познер:
- Американский зритель отличается от нашего?
Актриса:
- Очень. Очень!
- Чем?
- Если написано "комедия", значит, можно смеяться на слове "здравствуйте".
Вот это очень важная штука, друзья, для понимания менталитета этих людей. Они так устроены. И политики, и бизнесмены (эти тем более, ведь на свои деньги надо насмеяться), и простые люди, легко ведущиеся на печатное и непечатное слово.
Переломить их внутренние установки, их твердую веру в то, что земля плоская, если им об этом скажут в утреннем эфире, невозможно. То, на что поставлен штамп "комедия", "Россия плохая", "мы круче, чем яйца и мир у наших ног", обсуждению и, упаси Бог, сомнению не подлежит.
Есть ли надежда достучаться до их железных лбов? Первый раунд переговоров, на мой взгляд, показал твердое "нет". И я совершенно этим не удивлена. В отличие от коллективного Станкевича, считающего, что со всеми при желании можно договориться.
Актриса, впрочем, оставила нам небольшую надежду, поведав о том, как реагировали американцы на наш спектакль "Три сестры". В программке, видимо, тоже написали "комедия".
А театр предполагал драматическое, даже трагическое прочтение чеховской пьесы. Поэтому, как выразилась Марина Неёлова, уже с первой сцены они "варят варенье из собственных кишок":
- Еще не успел сыграть, а уже плачешь.
И вот гастроли в США. В зрительских рядах, считайте, - наши партнеры по переговорам.
- С первых же фраз "Что ты хочешь этим сказать?" - "Ужасный человек", гомерический хохот в зале.
- Да, ну, ладно, - сомневается Познер и весь наш белопальтовый бомонд.
- Клянусь! Ничего смешного не было, Боже праведный. Он (герой пьесы) говорит "Ничего" - смех в зале.
Очередная реплика - партнерам в зале еще смешнее.
- Мы понимаем - что-то пошло не так.
- Тут все плакать должны уже, - продолжала актриса, - а они всё смеются и смеются. Всё смешнее и смешнее им.
- Мы переглядываемся, хоть сами все в слезах. Те, кто на сцене, - в недоумении.
Как я их понимаю! Так же, как и наше несчастное Министерство иностранных дел. А те, кто слышал недавно беседу Соловьева с Джоном Хербстом - и подавно. Театр абсурда нервно курил, а зритель бы там аплодировал стоя, услышав их дивный диалог. Слепой с глухим бы уже договорились и пили виски с веселой песней.
Но не господин Хербст, директор Евразийского центра Атлантического совета, бывший посол США в Узбекистане и на Украине.
Извините, что отвлеклась. Вернемся к захватывающему рассказу.
- И только через какой-то промежуток времени, я уже не знаю, через сколько это было - мы уже все умерли от страха, потому что в Америке, если после спектакля первая рецензия была плохая (а в зале сидел критик из "The New York Times"), то на второй спектакль никто не пойдет... Поэтому нервничали все - и мы, и продюсеры, и спонсоры. Мы даже не предполагали, что может быть что-то подобное.
Перестали смеяться в зале, спустя минут двадцать после дурацкого хохота.
- Они как дети. Вот правда то, что нам говорили: американский зритель, они как дети. Мы думали - ну, дети, непосредственные... Мы заплакали - и они заплакали.
- Ничего подобного! Они прочитали, что это комедия - всё, значит, это смешно.
Не знаю, сколько минут, часов, месяцев, лет, понадобится нашим американским партнерам, чтобы понять - нам давно уже не смешно и земля не плоская.
Мой прогноз - с политиками (а первый раунд разговоров был с ними) ничего не выйдет. По главному вопросу договориться не удалось, а на нем крепится вся гирлянда взаимных претензий.
Мне, кстати, любопытно было бы запереть в комнате коллективного Хербста с коллективным Станкевичем за столом переговоров и не выпускать, пока не договорятся. Оба же уверены, что это возможно. Пусть докажут.
С конгрессом (Гозман, Смирнов и компания) запирать бессмысленно. Наша интеллигенция в их лице давно уже сдалась и требует подписать капитуляцию.
Следующий раунд - с НАТО. Там, обещают, заговорят не слова, а цифры.
Тут, конечно, многое будет зависеть от количества и стати наших черных лебедей. Мы пока не видели всю стаю и ее маршруты.
И снова не всё!
Вернусь к эпизоду, который однажды рассказывала. Он прямо в масть.
В сентябре 1991 года, после известных событий в Москве, в составе небольшой делегации наших политиков, довелось провести 10 дней в дискуссиях в штаб-квартире НАТО в Брюсселе.
Увы, их содержание пересказать в деталях не смогу. Объясняю почему.
В последний день мне было торжественно предложено пройти на интервью с тогдашним Генсеком НАТО. Оно состоялось.
Я девушка простая, молодая, журналистка, а не дипломат. Собственно, и вся наша делегация особо не стеснялась в выражениях. Мы продолжали чувствовать себя гражданами великой страны и всячески показывали, что головы склонять не собираемся.
Мне показалось, что им и Генсеку это не очень понравилось. В тот самый последний день нам еще раз рассказали, что НАТО это интернационализм, и предложили выйти в холл на чашечку кофе, оставив вещи на столе.
Только в гостинице я поняла, что на пленках моего диктофона ничего нет.
Пусто. Всё стерто.
Ведь я, как и просили, оставила диктофон и сумочку с кассетами в комнате для дискуссий.
Скажите, о чем можно договариваться с этими людьми? Еще и форму надели, якобы, честь имеют. В глаза смотрят, не моргая.
С тех самых пор не верю ни одному их слову. Ни письменному, ни устному. Никакому.
Божья роса.
Свежие комментарии