25 апреля 1945 года состоялось историческое и в высшей степени знаковое событие – встреча союзников по антигитлеровской коалиции на реке Эльбе, поблизости от города Торгау: между войсками 1-го Украинского фронта под командованием маршала И. Конева и частями 1-й армии США, возглавляемой генералом К. Ходжесом, произошёл первый контакт
В третьей декаде апреля 1945-го к этой встрече готовилось как советское, так и американское командование. Тем не менее для бойцов, воевавших на передовой, она всё равно оказалась достаточно неожиданной. В середине дня 25 апреля автоматчики из разведывательного взвода лейтенанта Александра Сильвашко увидели на западном берегу Эльбы странное полотнище, развевавшееся над высоким зданием. Позднее выяснится, что это был американский флаг: солдаты из разведгруппы лейтенанта армии США Уильяма Робертсона смастерили его из подручных средств и раскрасили. Чуть позднее на западном берегу появились люди в незнакомой форме, – они что-то кричали и приветственно размахивали касками. И вот две группы, советская и американская, двинулись навстречу друг другу по полуразрушенному мосту через реку…
«Свиная тушёнка – второй фронт, шерстяные подштанники – дары Черчилля»
Позднее Александр Сафронович Сильвашко не раз в многочисленных интервью рассказывал о тех днях. По его словам, накануне встречи союзников из штаба дивизии пришёл приказ: всем подразделениям оставаться на своих рубежах, на западный берег Эльбы – ни ногой. «Нас предупреждали, что по соседству действуют союзники, – вспоминал он. – Но к этим сведениям мы относились с определённой долей скептицизма: слишком уж долго англо-американская коалиция не могла решиться на активные военные шаги».
Мнение Сильвашко подтверждает и писатель Борис Полевой – в годы Великой Отечественной войны он был военным корреспондентом. В своей книге «До Берлина 896 километров» Борис Николаевич отмечает, что отношение советских бойцов к союзникам в разные периоды войны было разным: в 1941-1942 годах – «явно неприязненным», а позднее, после Сталинграда и Курской битвы, – ироничным. «Мы, конечно, были благодарны за помощь, получаемую по ленд-лизу, – писал Полевой, – но разве могла она заменить в этой нечеловечески трудной войне боевое сотрудничество? И ходили по войскам шутки: свиная тушёнка – «второй фронт», шерстяные подштанники – «дары Черчилля»…»
И лишь после того как союзники в июне 1944 года высадились наконец в Нормандии, подобные шутки, пишет Полевой, «как-то сами собой изжились». А когда в декабре 1944-го англо-американским частям пришлось отступать в Арденнах, бойцы РККА «уже искренне жалели их братской жалостью: ну что ж, ребята ведь ещё не закалились. Ничего, помаленьку научатся воевать…»
Союзнический плен как шанс на спасение
26 апреля 1945 года в Торгау состоялась оговорённая накануне встреча командиров 69-й дивизии армии США и 58-й гвардейской дивизии Красной армии. На советских бойцов, надо сказать, она произвела очень неоднозначное впечатление. Известно, что в последние недели войны солдаты и офицеры вермахта, всеми силами старавшиеся избежать советского плена, целыми подразделениями сдавались в плен западным союзникам. К американцам они шли строем, организованно, чуть ли не с песней, а оказавшись в плену, чувствовали себя достаточно вольготно и даже комфортно.
Понятно, что бойцы РККА, увидевшие собственными глазами умиротворённых и довольных немцев в расположении американских частей, испытывали крайне противоречивые эмоции. С другой стороны, германских военнопленных тоже отнюдь не обрадовало появление советских пехотинцев в компании американских офицеров: а что, размышляли многие из них, если американцы передадут их русским?!
«Если они сделают с нами лишь малую часть того, что делали мы…»
Здесь стоит вспомнить необычайно выразительный эпизод, описанный в книге британского историка Энтони Бивора «Падение Берлина». В середине апреля 1945-го, сообщает Бивор, многие тысячи немцев, стремившихся сбежать от наступающих «монгольских орд» (так геббельсовская пропаганда именовала войска РККА), буквально брали приступом Анхальтский железнодорожный вокзал в Берлине. 12 апреля некий Дитер Борковски, 16-летний берлинец, стал свидетелем следующей сцены, разыгравшейся в вагоне поезда:
«На лицах людей запечатлелась печать ужаса, – вспоминал Борковски. – Они находились в состоянии гнева, перемешанного с отчаянием… Внезапно шум был прерван сильным голосом: «Тихо!» Мы увидели невзрачного запачканного солдата. На его гимнастёрке было два Железных и один Золотой крест, а на рукаве светился значок с изображением 4-х металлических танков. Это означало, что он уничтожил в ближнем бою 4 вражеских танка.
– Мне нужно вам что-то сказать! – прокричал солдат, и весь вагон мгновенно замер. – Прекратите скулить. Мы должны выиграть эту войну. Если войну выиграют русские и если они сделают с нами лишь малую часть того, что мы делали на оккупированных территориях, то через пару недель от Германии ничего не останется!
В вагоне стало так тихо, что можно было бы услышать, как падает иголка…»
«Тосты за встречу, за победу, за мир, за дружбу»
Но всё же главным, всепоглощающим чувством в эти дни, конечно, была громадная, неизбывная, через край перехлёстывающая радость. Герой Советского Союза генерал армии Алексей Семенович Жадов в своих мемуарах «Четыре года войны» рассказывал, что солдаты и офицеры союзных армий крепко обнимались, хлопали друг друга по плечу, обменивались сувенирами; американцы особенно старались заполучить от советских гвардейцев форменные пуговицы с их шинелей и гимнастёрок, красные звёздочки с фуражек. «Тут же расстилались на земле плащ-палатки, – вспоминал Жадов, – и на них появлялись консервы, хлеб, водка, виски. Поднимались тосты за встречу, за победу, за мир, дружбу. Трудно было с языком, но поистине с солдатской находчивостью наши и американцы как-то ухитрялись объясняться друг с другом… Завязывались дружеские беседы, солдаты рассказывали о боевых делах, показывали друг другу фотокарточки жён и детей, вместе фотографировались…»
Такую же картину описывает и Борис Полевой: «Из сидоров извлекались заветные фляги, кружки, сделанные из консервных банок. Союзники вытаскивали из карманов банки консервов, плитки шоколада. Наши – куски пожелтевшего сала… И конечно же, гармонь. И конечно же, песни. И конечно же, пляс, такой искренний и вдохновенный, что от топота сапог и бутс, казалось, оба берега реки трясутся, будто от бомбёжки».
«Русские солдаты — это как бы американские солдаты, помноженные на два»
Среди американцев находился 26-летний журналист Энди Руни, писавший корреспонденции для ежедневной газеты Министерства обороны США Stars and Stripes («Звёзды и полосы»). 28 апреля 1945-го в этой газете был опубликован его репортаж «День подарков на Эльбе». Рассказывая о встрече войск союзников, Руни особо отмечал «бурное ликование», царившее в эти дни на берегах Эльбы.
«Русские солдаты – молодые и сильные, как правило, немного коренастее американских – осмотрели американскую амуницию, а американцы не упустили возможности пострелять из русских автоматов, – сообщал журналист. – На исходе дня то тут, то там можно было увидеть американского солдата, направляющегося к своему «джипу» в русских сапогах, и поменявшегося с ним обувью русского солдата, который никак не может справиться со шнурками на американских ботинках. Русские солдаты такие же простые и весёлые, как американцы, только это как бы американские солдаты, помноженные на два…»
Апофеоз союзничества
Борис Полевой вспоминал, что из американских гостей особую симпатию у него вызвал младший лейтенант Джозеф Половски, внук дореволюционных эмигрантов из царской России, «сохранивший остатки русского языка». Половски рассказал, что американцы внимательно следят за ходом боёв на Восточном фронте и с большим уважением относятся к «дяде Джо» – так в США называли И.В. Сталина. Когда пришла пора расставаться, Половски что-то выкрикнул на прощание, а вся группа американцев начала скандировать. Рядом с Полевым находилась переводчица, она и растолковала ему:
– Половски крикнул: «Регардс ту анкл Джо!» — «Привет дяде Джо!». А теперь вот все они скандируют: «Дядя Джо, дядя Джо…»
Встреча на Эльбе оказалась высшей, кульминационной точкой союзнических отношений, их апофеозом. Однако в те же самые дни (точнее, 24 апреля) британский премьер-министр Уинстон Черчилль, давая инструкции своему министру иностранных дел Энтони Идену, сказал: «Добиваясь, как я это делаю, прочной дружбы с русским народом, я вместе с тем уверен, что она может основываться только на признании русскими англо-американской силы. Я с удовольствием отмечаю, что новый президент не позволит Советам запугать себя» (сэр Уинстон имел в виду Гарри Трумэна).+
До Фултонской речи Черчилля (5 марта 1946 года), положившей начало холодной войне, оставалось менее года…
Свежие комментарии